Мария Мелех - Сны Бога. Мистическая драма
Мне даже показалось, что какая-то часть меня наблюдает за этим процессом со стороны: маленькая человекоподобная форма сине-голубых оттенков, зависшая у окна моей спаленки, вдруг начала сворачиваться в спираль, теряя в ее витках свои очертания. Этот непонятный сгусток энергии стремительно взвился ввысь, словно его втянул в себя невидимый пылесос. И все, все вокруг – темнота, комната, окно, сама фактура и материя холста, на котором была написана эта картина – взорвалось и рассыпалось на мириады отдельных пазлов. И я одновременно лицезрел и безумное в своей скорости движение, и прекрасный момент, схваченный клеем времени: застывшие в пространстве осколки – в позициях причудливых, но выверенных с математической точностью вселенских формул.
Так я начал бесконечные упражнения в дисциплинах, которые волшебниками всего мира называются осознанными сновидениями и астральными путешествиями. Я этих взрослых определений не знал, и просто наслаждался увлекательной игрой сознания и души, постепенно укрепляясь в вере в наличие иных реальностей, кроме той, где существовало мое физическое тело. А почему бы и нет? Настроение, которое кристаллизовалось во мне под влиянием этих «прогулок», оставалось со мной на весь следующий день, формируя и пестуя его, помогая творить. Чуть позже я научился вылавливать из бесконечной матрешки потустороннего идеи для своих рисунков. А еще позже – уткнулся лбом в неоспоримую взаимосвязь ряда сюжетных линий, подсмотренных в Зазеркалье, и событий своего будущего. Иными словами, я стал использовать не только пространство, но и время для собственной выгоды (если вообще имеет смысл разделять эти понятия). Я не просто доверял снизошедшим на меня вещим снам, но сознательно отправлялся в интересующий меня промежуток времени, чтобы увидеть наиболее возможные варианты развития событий.
В следующем полусне я сумел выбраться из дома через форточку, попросту вылетев в нее. Затем научился гулять по родному городку, и действительно заглядывать в дома своих друзей, и даже разбил пару чашек в буфете у одного из них. Как мне показалось, последовал легкий шорох со стороны спальни родителей моего приятеля. Я быстро ретировался, опять использовав для этого окно: в моих снах они распахивались по малейшему дуновению мысли. Днем я попытался выяснить у друга, не произошло ли чего-нибудь странного у них на кухне. В силу своей искренности и веры в волшебство, я сформулировал вопрос слишком прямолинейно, и ответом мне был лишь недоуменно-настороженный взгляд, да безмолвный, необъявленный разрыв отношений с этим мальчишкой, сопровождаемый перешептыванием и смешками за моей спиной.
Тогда я получил еще один урок: дети быстро вырастают, и многие из них уже к семилетнему возрасту превращаются в рассудительных взрослых, не терпящих эльфовского инакомыслия.
Произошедшее отозвалось болью в сердце, и на несколько дней я погрузился в пучину недоверия к самому себе. Неизбежным следствием стала невозможность контролировать свои сны: едва направив волю к тонкому лучу слабого потустороннего свечения, я погружался в глубокий омут бессознательности, и просыпался только утром – бодрый, отдохнувший, но не помнящий ни одного блика или тени из прошедшей ночи. Феи не прощают безверия.
Долго я не выдержал. Очищение пришло со слезами на глазах. Я готов был смириться с предположением о собственной ненормальности и отверженности. Но то, что поселилось внутри, было важнее и придавало куда как больше сил, чем слащавое успокоение при мысли, что я похож на других и понят ими. Я помню, что сидел, прижавшись спиной к нагретому большому камню у кромки леса, обдумывая нечто большее, чем жизнь: Самого Себя. Мне было страшно, обидно, горько, но сквозь пелену этих чувств острым клинком вывинчивалась, пробуждалась добротная злость: я не обязан прислушиваться к чужому мнению, и нет ничего в жизнях других людей, что могло бы прельстить меня. Они лишены вкусовых ощущений, запаха, цвета. Игры моих сверстников словно списаны с одной и той же брошюры, цели всех взрослых отлиты на одном станке. Удивительно, как они еще не перегрызли друг другу глотки – ведь при такой одинаковости направления, им неминуемо не хватит места там, куда они все стремятся.
Приблизительно так я не думал, но чувствовал. Это сейчас взрослый Николас помогает маленькому Ники оформить поток отчаянных рыданий в стройные обвинительные формулы заклинаний и самозащиты. Тогда же это было чем-то большим, нежели психологизм. Чем-то, парящим между жизнью и смертью. Точкой отсчета моей настоящей судьбы: отвага, упрямство, последовательность, справедливость, готовность к борьбе за свою правду. Еще не увидав всех чудес, уготованных мне Богом на этом странном пути, похожем на дрожащую в полуденной солнечной пыли лесную тропинку, (или на нее же – во влажном ночном сумраке), я предчувствовал их несметные залежи, и не мог примириться с потерей.
Тогда я решил принять за аксиому необходимость скрывать свой внутренний мир от посторонних взглядов, скользких и лживых. Жизнь была благосклонна, но и невероятно жестока ко мне, быстро рассеяв по ветру малейшие иллюзии о природе человека. Уже ребенком я уяснил одну страшную истину: люди добры лишь до тех пор, пока твое сияние не упадет на них и не выявит шероховатости и несовершенства их собственной натуры. Ты можешь не заявлять о своем превосходстве, и даже смиренно склонять голову перед чужим опытом и талантом, но им достаточно видеть – и они не простят.
Далее, еще страшнее. Они способны завидовать не только тому, что уже удалось воплотить, но и твоим мечтам, если они окрыляют тебя и добавляют целебный эликсир счастья в твои вены. Они, конечно, не виноваты в этом – просто сильно изранены. Но ты не можешь исцелить всех, кто попадается на твоем пути. И, главное: их израненные души не означают, что ты не имеешь права быть собой.
В течение нескольких лет я учился лгать, в то время, как постижение тайных знаний и мира духов давалось мне гораздо проще и веселее. Я пытался спрятать от людей свои настоящие интересы, но это оказалось нелегко. Видите ли, чем дальше я уходил по своей волшебной дороге, тем более серым, неясным и пресным казался мне эскиз настоящего мира, оставленного за спиной. Можно укрыть свое сердце и душу, но как разыграть подлинный интерес к тому, что не является для тебя таковым? Нет, это было мне почти не под силу. Поэтому я довольно быстро прослыл странным и высокомерным мальчиком, сторонящимся житейской простоты и ее благословенных нечистот.
Истинным спасением стала живопись. Во-первых, талант оказался неплохим прикрытием: я мог официально носить ярлык «не от мира сего». Это моя вечная и совершенно лживая усмешка, адресованная всем, кто меня не слишком-то хорошо знает: может быть, я и люблю путешествовать по Зазеркалью, но ключи и драгоценности, которые ворую оттуда, напрямую использую в повседневности. Как любой маг темной масти, я привязан к течению жизни и необыкновенно алчен до всех ее проявлений.
Во-вторых, отныне рисовать для меня означало нечто большее, чем младенческое эмоциональное и плотское удовлетворение от прикосновения влажной кисти к листу бумаги (позже – холсту), и цветение образа на ее чистоте. Теперь это было средство выражения истины, которую я постигал. Дневник моей жизни. Собрание мудрости, о которой я, не дай Бог, могу ненароком забыть, на мгновение уверившись в превосходстве материи. Мой личный метод коммуникации, связующая нить между вселенными. Моя душа, мое сердце. Я.
Следующие открытия позволили мне еще глубже изучить скользкую ткань мира грез. Я не говорю о такой ерунде, доступной всем, как внезапное осознание, приходящее во сне в минуту опасности, воплощенной в отвратительном существе, или зубастой акуле, в падающем в пропасть поезде и прочих многочисленных неприятностях, которые поджидают нас там в еще большей степени, нежели в реальном мире. Все мы однажды спохватывались и приказывали себе: «Проснись, это сон!».
То же можно сказать и о наслаждении безнаказанностью полета, отчаянного прыжка с небоскреба – дабы почувствовать себя несоизмеримо большим, чем человек. Или о непристойных действиях с незнакомкой в общественном месте, бесстыдного обнажения на переполненной людьми улице – с целью достижения вполне определенного и донельзя земного физиологического состояния. Я так делал. Многие так делают.
А как, например, вам такое искусство: возвращение в один и тот же сон на протяжении долгого времени? О, за этот дар я особо благодарю Господа. Он подобен чутью географа, нюху капитана корабля, интуиции звездочета. Тропинки в тех мирах – словно обманчивые канаты, сотканные из света и провалов тьмы. Широкие дороги при ближайшем рассмотрении оказываются коварными вихрями Млечного Пути, обрывающимися в бездну абсолютного небытия. Можно скакать по каменной гряде через озеро Печали – но где гарантия, что очередной булыжник под ногами не окажется лысой головой прошлогоднего утопленника?
